Шеррилин Кеньон - Танец с дьяволом [Зарек и Астрид]
И, что бы там ни говорили другие, Джесс знал, что Зарек на такое не способен. И дело не только в том, что у него стопроцентное алиби.
Просто его друг Зарек — не из тех, кто нападает на слабых.
Но если не он, то кто же?
Астрид нашла Зарека посреди средневековой деревни, разгромленной и сожженной дотла.
Повсюду лежали трупы. Мужчины и женщины, молодые и старые, обожженные до неузнаваемости — и неповрежденные, если не считать страшных кровавых ран на горле. Такие раны оставляют своими клыками даймоны.
По разоренной деревне шагал Зарек. Глаза его, пылающие на мрачном лице, были полны несказанной муки.
Он шел, обхватив себя руками, словно пытался защититься от того ужаса, что творился вокруг.
— Где мы? — спросила она.
Казалось, он совсем не удивился, увидев ее здесь. Не испытал ни радости, ни каких-либо иных чувств. Он был погружен в страшные воспоминания.
— В Таберли, — тихо ответил он.
— Таберли?
— Моя деревня, — произнес он глухо, едва слышно. — Здесь я прожил триста лет. Была здесь одна старуха… не всегда она была старухой, конечно, — впервые она встретилась со мной еще девчонкой… порой она оставляла для меня угощение — вяленую баранью ногу, бурдюк эля… или просто записку — слова благодарности за то, что я за ними присматриваю… — Он повернулся, и Астрид увидела его искаженное горем лицо. — Я должен был их защищать!
Астрид не успела спросить, что произошло с деревней, из развалин послышался слабый женский стон.
Зарек поспешил туда.
На земле перед ними лежала умирающая старуха: тело ее, все в синяках и ранах, было страшно изувечено. По лицу Зарека Астрид поняла: это та женщина, о которой он говорил.
Он опустился перед ней на колени, отер кровь, пузыряющуюся на губах.
Женщина узнала его, и серые глаза на окровавленном морщинистом лице блеснули гневом.
— Как… ты… мог? — прохрипела она из последних сил.
А в следующий миг обмякла у него в руках, и глаза ее навеки погасли.
Зарек испустил яростный рев. Отпустив женщину, он вскочил и зашагал кругами, шумно дыша, запустив руки во всклокоченную копну волос.
В этот миг трудно было сомневаться, что он безумен.
Сердце Астрид разрывалось от сострадания, но она не понимала, что происходит. Что здесь случилось? Отчего он так мучается?
— Зарек, что произошло? — воскликнула она, подбежав к нему.
Он повернулся к ней: лицо искажено болью, глаза потемнели еще сильнее от ненависти и презрения к себе.
Широким жестом он обвел страшную картину бойни и разрушения.
— Это я их всех убил! — Казалось, каждое слово дается ему со страшной мукой. — Не знаю почему. Не помню. Помню только ярость и жажду крови. Не помню даже, как их убивал, помню только, как они падали и умирали вокруг меня.
Астрид слушала с ужасом и болью, не в силах смотреть ему в лицо — и не в силах оторвать глаз.
— Теперь понимаешь, почему я не могу остаться с тобой? Почему нам нельзя быть вместе? Я — чудовище. А если однажды я убью и тебя?
При этих словах холодный ужас сдавил ей горло.
Что, если она в нем ошиблась?
«Невиновных не бывает, — любила говорить ее сестра Атти. — Единственные честные люди — младенцы, которые еще не научились лгать».
Пораженная страхом, она оглянулась вокруг, на груды мертвых тел…
Неужели Зарек в самом деле мог сотворить такое?
Теперь она не знала, что и думать. Человек, совершивший такое злодеяние, безусловно, заслуживает смерти. И это более чем объясняет, почему Артемида старалась держать его подальше от людей.
Людей… Стоп!
Астрид задумалась.
Что-то здесь не так.
Что-то совсем не так.
Астрид снова оглянулась на изуродованные трупы. Трупы смертных. В основном женщин. Но есть и дети.
Если бы это сделал Зарек, Ашерон убил бы его немедленно, своими руками! Глава Охотников не терпел тех, кто охотится на слабых и беззащитных. И никогда не прощал злодеев, причинявших вред детям.
Нет, Ашерон не пощадил бы Охотника, жестоко истребившего тех, кого он поклялся защищать! Астрид могла усомниться в чем угодно — только не в этом.
— А ты уверен, что это сделал ты? — спросила она.
Этот вопрос, казалось, изумил его.
— А кто же еще? Кто это мог быть, кроме меня? Ты видишь здесь кого-нибудь еще с клыками?
— Может быть, какой-нибудь зверь…
— Да, Астрид, зверь. И этим зверем был я. Больше некому.
Но она все же не верила. Должно быть какое-то иное объяснение!
— Ты говоришь: ты не помнишь, как убивал их. Так, может быть, это все-таки не ты?
Глаза его сверкнули гневом и болью.
— Нет, я помню. И знаю: это сделал я. И все остальные это знают. Вот почему другие Охотники боятся меня. Вот почему никто со мной не разговаривает. Вот почему меня изгнали в безлюдную глушь. Вот почему я просыпаюсь каждую ночь в страхе, что Артемида отправит меня куда-нибудь подальше от Фэрбенкса — туда, где нет людей, которым я могу навредить.
Астрид разрывалась между страхом и желанием ему верить. Она боялась, что он прав. Но внутренний голос подсказывал: нет, этот измученный человек с сердцем поэта, человек, способный превращать деревянные поленья в чудные произведения искусства, человек, заботящийся о волке, который едва его не загрыз, — не мог стать убийцей невинных!
Однако одного убеждения мало, нужны доказательства.
«Просто не верю, что он мог убить!» — для судебного вердикта этого маловато. Ни ее мать, ни Артемиду ссылками на внутренний голос не убедишь. Она должна доказать невиновность Зарека.
Доказать, что он не способен убить смертного.
— Я хотел бы только одного — понять почему! — простонал Зарек. — Что привело меня в такое бешенство? Почему я убил их всех и даже этого не помню?
Он поднял на нее измученный, потухший взгляд.
— Артемида права. Я чудовище. Мне нельзя быть среди людей.
При этих словах глаза ее наполнились слезами.
— Нет, Зарек! Ты не чудовище!
Никогда она этому не поверит!
Астрид подошла ближе и крепко обняла его, не зная, примет ли он это утешение.
На миг он напрягся, словно хотел ее оттолкнуть, но затем расслабился. Астрид с облегчением вздохнула, радуясь тому, что он принимает ее сочувствие.
Стальные руки обхватили ее и крепко прижали к сильному, бугрящемуся мышцами телу. Щекой, плечами, грудью Астрид ощущала его сильные мускулы. Никогда в жизни она не испытывала ничего подобного! Не сталкивалась с таким сочетанием стальной мощи — и щемящей нежности.
Она провела рукой по его спине — и почувствовала, что он дрожит.
Астрид улыбнулась, наслаждаясь своей новообретенной властью над ним. Нимфа справедливости — в первую очередь Судья и лишь в последнюю — женщина; так что нечасто ей приходилось ощущать себя женственной или сексуальной.
